Видела, как мучают его фотографии и документы. Как сжимаются сильные пальцы в кулаки. Но он справился, и мне кажется — что-то изменилось в его душе…

— Ты это… — В один из дней рядом возник взъерошенный и огорченный Аластор. — Слышь, подушка длинноногая… Мне тут… в общем, мне пора уходить.

— Девочки заждались? — полюбопытствовала я, изучая очередную эпистолу возлюбленного: «Конец близок!» — Выгулять нужно?

— Я совсем ухожу, — заковырял копытцем персидский ковер демон. — Мне тут уже ловить нечего! Может, обнимемся на прощанье? Все же так долго вместе… Уже как бы и породнились…

— Бог с тобой! — фыркнула я, с восторгом вешаясь на могучую шею Аластора. Это был просто подарок! Если демон отступился, то мы на правильном пути!

— Тьфу на тебя! — парировал искуситель, поглаживая меня по крыльям. — Чтоб не сглазить!

— Жить будешь! — засмеялась я. И подарила ему сковородку! С розовым бантиком!

Демон расчувствовался и отдарился пуходеркой. Которую я на нем сразу и опробовала… Пострадали хвост и самолюбие…

— Чтоб я тебя больше никогда не видел! — пожелал мне и себе на дорожку Аластор и сгинул.

— И тебе хорошего века! — вежливо ответила я, сопровождая свои слова метким броском забытого подарка.

Напоследок Никос оставил Сабрину.

Здесь был особый случай. Девушка она была весьма неуравновешенная: с хрупкой психикой, склонная к суициду. Но это отнюдь не оправдывало взрослого мужчину, обязанного отвечать за свои действия, а не следовать на поводу своих сиюминутных желаний.

Никос посетил могилу несчастной Сабрины. На кладбище было тихо. Под ногами шелестели падающие листья. Мраморные стелы напоминали о бренности земной жизни и заставляли подумать о жизни вечной.

Он постоял рядом, положил букет так любимых Сабриной орхидей. Его трясло. Видимо, только сейчас до мужчины дошло, как хрупка чужая жизнь, как легко ее разбить, сломать, исковеркать. Как страшно может отозваться неосторожное слово или необдуманное действие.

— Вы — Никос Казидис? — Сзади к нему подошла красивая стройная женщина в темно-сером костюме и тоже с букетом.

— Да. — Он встал с корточек и развернулся к даме лицом.

— Я — Амелия, мама Сабрины, — спокойно сказала женщина, с силой сжимая и, не замечая того, ломая в руках цветы, хрупкие фрезии и тюльпаны.

— Я… виноват перед вами… и перед нею, — выдавил Ник, склоняя голову. — Я не должен был позволять…

— Забивать ей фантазиями голову? — грустно усмехнулась женщина. — Да, не должны были. Сабрина с детства была такой… да вы сами, наверно, уже поняли! — Смахнула набежавшие слезы. — Она была… как бы это сказать… не от мира сего. Верила в фей и принцев, маленькая прекраснодушная мечтательница. Слишком романтичная… до болезненности. Мы слишком поздно и то лишь с помощью терапевта поняли: это не… особый склад души — болезнь…

— Если бы я знал… — начал Никос, сглатывая комок в горле. — Если был способен тогда задуматься, то никогда бы не похи… поощрял ее… она была слишком юной… и…

— Не надо, — положила свою ухоженную руку на его локоть Амелия. — Я знаю… — Повела головой. — Только от этого мне не легче.

— Я назвал ее именем новый реабилитационный центр, — тихо сказал Никос. — Центр помощи жертвам насилия «Сабрина» с охраняемым приютом-гостиницей, где могут укрыться те, кому некуда пойти и помощи искать больше не у кого. Если вы хотите, то можете приехать на открытие…

— Не знаю, — ответила женщина, чуть-чуть помолчав. — Мне все еще трудно. И…

— Простите меня, если сможете. — Трудно дались эти слова человеку, ставившему себя выше Бога на Земле и упавшему в душе в ущелья ада.

— Извините. Я не могу вас простить, — призналась Амелия с хорошо осознаваемым чувством собственного достоинства. — Она была моей единственной дочерью, долгожданной и нежно любимой. Нашим с мужем солнцем, нашим светом, нашей жизнью. Но… я больше не желаю вам зла. Идите с миром к той, ради которой вы решили измениться.

Тут меня выдернуло за крылья и потащило вверх, как напроказившего котенка…

ГЛАВА 42

Никос открыл тяжелые веки. Перед глазами качался расписной потолок. На нем два амурчика соблазняли третьего здоровенной бутылкой «Метаксы».

— Странный сон, — пробормотал Никос и сел на кровати. — Впрочем, мне ли удивляться?

Удивляться, кстати, пришлось. Кровать была бескрайняя, как степь, и бесконечная, словно подряд на государственные работы. Застланный черным шелковым бельем монстр. И он на этом монстре верхом.

Что-то не давало мужчине покоя. Какая-то ускользающая от сознания деталь.

Почему-то заныло бедро. Рука машинально потянулась почесать и наткнулась на что-то шелковое с перьями.

Никос опешил, потом переборол себя и медленно опустил глаза.

— Все же нужно было сдаться в плен Аристарху, — меланхолично пробормотал грек, разглядывая красную набедренную повязку, отороченную стразами и перьями, с заманчивой надписью впереди — «Сюрприз!».

За массивной дверью что-то грохнулось, и резкий голос вспомнил о семье и своем к ней отношении.

— Странно, — пробормотал Никос, слезая с кровати и одергивая непонятное «одеяние», надетое на что-то родное и знакомое каждому мужчине.

В голове начали зарождаться смутные подозрения…

— Ты уверен, что именно так все и должно происходить? — Свистящий шепот в коридоре.

— Доверься мне, детка! — вальяжно ответил мужчина, и Ник насторожился.

Доверие ну никак не хотело у него рождаться. Даже не прошло стадию беременности. Напротив, норовило срочно закопаться обратно вглубь, чтобы никто не предположил подобное. Даже с учетом обещания получить за это тройную Нобелевскую премию.

— Да я бы с радостью, — ответили все так же шепотом. — Только вот опасаюсь я…

— Не боись! — хвастливо сказал мужчина за дверью. С нескрываемой гордостью: — Когда наш пленник увидит то, что у меня есть, — он просто обалдеет!

Ник уже обалдел, красочно представляя, ЧТО именно один мужчина может показать другому. Кроме бицепсов на ум приходили, подкрадывались и пробегали очень нехорошие предположения. Казидис весьма встревожился.

— Вот этого я и боюсь, — подтвердил его опасения громкий свистящий шепот. — Как бы Никосу не было поначалу многовато…

Много стало УЖЕ. Казидис облизнул пересохшие губы, потряс головой, решил: хватит кошмаров, пора просыпаться! — и ущипнул себя за бедро. Бедро заныло и дернулось. Комната не исчезла. Тогда он стукнул себя по голове кулаком — опять не помогло…

Сомнения окрепли и начали панически стучаться в лобную долю мозга, отчаянно требуя выпустить их осмотреться наружу. Встревоженный Ник им это позволил. Заодно принялся осматриваться сам, параллельно пытаясь достоверно восстановить в слегка помутненном сознании, чем завершился его предыдущий день.

Последнее яркое воспоминание — симпатичная русоволосая девушка в гараже его частного дома, которая подошла к нему с ласковой улыбкой и словами:

— Простите великодушно, но вы тут лишнюю пару трусиков под машиной не находили? Унесло, понимаешь, ветром. Теперь очень холодно гулять…

Брови Никоса взлетели вверх. Пока Казидис обалдело хлопал ресницами, пытаясь сообразить — это неудачная шутка или удачный способ знакомства и как девица сумела беспрепятственно проникнуть на закрытую охраняемую территорию, незнакомка подобралась поближе и прикоснулась рукой к…

— …! — стукнул ногой в дверь Никос. — Этого просто не может быть! Подумать только: меня опять украли! И главное — где?! В моем собственном доме! Матерь божья! Мне теперь охрану до кровати в спальне и до туалета за собой таскать?

— Оригинально, — сообщил ему наглый мужской голос снаружи. — Но не актуально. У меня есть предложение получше…

Никос взбесился и начал ломиться в створку с ревом:

— Запихни свое «получше» знаешь куда?!! Выпусти меня, и поговорим как мужчина с мужчиной!